5«Днесь блажат тя мира концы…» (продолжение)

То, что такое понимание мученичества изначально главенствовало в почитании святого Георгия на Руси, хорошо иллюстрируют два важнейших песнопения, связанные с зимним празднованием его памяти, – тропарь и кондак, которые также уместно привести здесь:

«Тропарь, глас 4. Днесь блажат тя мира концы, божественных чудес исполнишеся, и земля радуется, напившися крове твоея: христоименитии же людие града Киева, освящением божественнаго храма твоего, радостию возвеселишася, страстотерпче Георгие, сосуде избранный Святаго Духа, угодниче Христов; Егоже моли, с верою и мольбою приходящим во святый твой храм дати очищение грехов, умирити мир, и спасти души наша.

Кондак, глас 2. Божественнаго и венценоснаго великомученика Христова Георгия, на враги победу вземшаго одоления, сошедшеся верою во освященный храм восхвалим, егоже благоволи Бог создати во имя его, Един во святых почиваяй».

Отметим также, что в честь святого Георгия князь Ярослав назвал и заложенный им на западном берегу Чудского (Псковского) озера город Юрьев, ныне г. Тарту в Эстонии (следует иметь в виду, что на Руси имена Георгий, Юрий и Егорий были взаимозаменяемы).

Тогда же изображения святого Георгия впервые появляются на княжеских печатях и монетах.

Традиция непосредственно храмового почитания великомученика особенно развивается в XII столетии: так, каменные Георгиевские храмы появляются в Каневе на Днепре (1144–1145), в Юрьеве-Польском (1152, перестроен в 1230), в Старой Ладоге на Волхове (1165–1166).

Как самого близкого своего небесного покровителя воспринимали святого Георгия многие русские князья: Юрий Долгорукий († 1157); получившие в крещении имя Георгий благоверные князья Глеб Владимирский († 1174) и Мстислав Храбрый, Новгородский († 1180); мученик Георгий Всеволодович Храбрый, князь Владимирский, погибший в 1238 году в битве с татарами на реке Сити; наконец, зверски убитый татарами в том же году Юрий, князь Рязанский.

Имя святого великомученика носил и первый великий князь Московский, сын святого князя Даниила и внук святого князя Александра Невского, Юрий Данилович († 1325).

В качестве одного из самых могучих небесных воинов-заступников почитали святого Георгия и в Пскове. Недаром в древнерусском сказании о псковском святом князе Довмонте автор, повествуя о победе псковичей над «безбожными немцами» на реке Мироповне, замечает: «И возвратились они с радостью великою в город Псков, и были радость и веселие в городе Пскове о заступничестве Святой Троицы и святого воина, великого Христова мученика Георгия».

Несколько позднее, уже при благоверном князе Димитрии Донском, святой Георгий начинает восприниматься как первейший покровитель Москвы и всего великого княжества Московского, как действенный помощник князей в собирании грядущего Русского царства.

В немалой степени этому способствовало и постепенное совмещение с образом святого Георгия становящихся все более легендарными образов самих соименных ему князей, особенно «благоукрасителя» Киевской Руси святого Ярослава-Георгия, а также владимирского святого князя Георгия Храброго, героя битвы на Сити. Слияние их образов и привело в конце концов к тому, что древний палестинский святой исподволь превратился, по существу, чуть ли не в русского витязя Егория Храброго – в идеальный героический персонаж многочисленных «духовных стихов». Именно таким он, по-видимому, чаще всего и воспринимался и репродуцировался народным (особенно «низовым») сознанием: и в образцах фольклорной поэзии, и в «зрительных» образцах художественного творчества – в стенных росписях храмов, на иконах, в деревянной скульптуре (XVI–XVII столетий), на повсеместно распространенных «нательных» образках, литых из металла или резаных из камня, кости и дерева.

Характерно, что некоторые былинно-сказовые черты образа великомученика в свою очередь косвенно влияли и на подспудный процесс мифологизации образов даже конкретных исторических лиц русской истории.

В этом смысле наиболее показательна легенда о граде Китеже, якобы чудесно скрывшемся в 1239 году после нашествия татар – «вплоть до пришествия Христова» – на дне озера Светлояр. Именно князем ставшего невидимым Китежа народная легенда и называет Георгия Всеволодовича Храброго (сказание, вопреки фактам, утверждает, что как раз здесь, а не на Сити, и погиб князь, окропивший своею мученической кровью китежскую землю и уподобившийся тем великому палестинскому страстотерпцу. Не потому ли Господь и сокрыл сей христианский град «от злая» до Своего Второго пришествия?)

Скорее русским, чем малоазийским святым явно выступает святой Георгий в «духовных стихах». Причем, как подметил один из их исследователей, Г.П. Федотов, интересно, что повесть о Егории и царевне, столь распространенная на Западе (и на русской иконе), мало была популярна на Руси в качестве литературного памятника, сравнительно с чисто русским «стихом о Егории Храбром»; более того, «половина этого стиха, – отмечал Федотов, – изображает неслыханные мучения святого, на основе апокрифического, не церковного жития, а другая рисует, скорее, мирное утверждение христианской веры и устроение Русской земли».

В народных стихах Георгий-Егорий, разъезжая по Руси, как бы восстанавливает ее внутреннее духовное равновесие, высшую гармонию бытия, некогда разрушенную человеческим грехопадением и наступившим затем повсеместно языческим идолопоклонством.

Так, великомученик повелевает «толкучим горам» занять свои естественные от творения места, говоря им:

Станьте вы, горы, по-старому;

рекам – восстановить их естественные русла:

Теките вы, реки, где вам Господь повелел;

даже к лесам обращается он с христианской проповедью:

Уж вы ой еси да все темные леса!
Вы не веруйте да бесу-диаволу;
Вы поверуйте да Самому Христу.

Все это нужно святому, чтобы подготовить Русь к окончательному ее воцерковлению:

Я на вас, горы, буду строиться,
Буду строить церкви соборныя и богомолъныя…

И снова в другом варианте стиха:

Я из вас, леса, порублю церкви
Соборныи, богомольныи…

Но откуда у Георгия такая зиждительная мощь? Откуда такая «мудрость устроения»?

И на это безымянные авторы духовных стихов отвечают: он есть – в духовном смысле! – сын Самой Софии Премудрости Божией! Поэтому к Ней он и обращается с такой просьбой:

Соизволь, родимая матушка,
Осударыня, Премудрая София,
Ехать мне ко земле Светлорусской
Утверждать веры христианския.

В ответ же Она – как истинно «богомудрому» чаду Божию (а ведь каждый христианин уже есть в той или иной мере «сын Света») – дает ему

Свое благословение великое
Ехать ко той земле Светлорусской
Утверждать веры христианския…
Святую веру утверждаючи,
Бесерменскую веру побеждаючи.

В немалой степени именно в этом сокрушении язычества древнерусский слушатель духовных стихов и усматривал глубинный смысл столь возвышенного эпитета мученика, как «Победоносец». Но природная (даже как бы «родовая») мудрость святого Георгия оказывается еще более усиленной и вследствие его личного мученического подвига.

И такой взгляд на значение страстотерпчества «ради Христа» вообще был всегда свойствен церковному сознанию – не зря и Георгия в стихах называют порой «Христотерпцем»!

О самой непосредственной связи вольных страданий за Христа с даром особой мудрости в свое время прекрасно сказал в одной из своих проповедей святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский: «Мученик есть сын мудрости (не правда ли, удивительное совпадение по мысли с идеей мета-исторической генеалогии святого Георгия, столь ярко отразившейся в духовных стихах? – Г.М.), и уже не младенчествующий. Мученичество есть род мудрости, и очень не низкий… Жребий мученичества не для всех, но мученическая мудрость не для одних мучеников. Она спасла и прославила их и светит всем на пути истины и спасения. Не пройди мимо сего света без внимания, кто бы ты ни был, ищущий путей мудрости или только в простоте ходящий. Любопытствуй… узнать сей род премудрости… которая… преподает сильные уроки, которая победоносно свидетельствует об истине… которая исходит от высокого начала, поскольку исходит от Христа: “Аз дам вам уста и премудрость”».

Вот эта-та победоносность истины живо и ощущалась в образе святого Георгия Русью, «несумненно» считавшей на протяжении столетий, что святой великомученик «принял»

Ту землю Светлорусскую
Под свой велик покров,

утвердив в ней «веру крещеную» и дав ей навеки такой завет:

Дак вы, гой еси, попы, отцы духовные,
Дак вы христиане православные,
Дак вы ходите во церкву во соборную,
Дак вы молитеся Богу Господу,
Да поклоняйтесь чудному образу –
Да святому Егорию Храброму.

В большей мере собственно «охранительным» характером образа Георгия можно объяснить ряд стихов, где он предстает перед нами как защитник Руси от иноверцев-иноплеменников (в древности, как известно, оба этих понятия в целостных этносах были связаны нерасторжимо) – латынян, басурман, язычников в лице то «царя Демьянища» и «царища Кудреянища», то «Змея Горыныча (или Горюныча)», которые одинаково символизировали собой всех врагов «Светлорусской земли».

Вообще почитание святого Георгия-Егория Русью отличалось удивительной разносторонностью. И если для князей он оставался преимущественно воином-патроном, то для простых крестьян праздники в честь великомученика являлись своеобразными вехами в сельском труде (напомним, что в переводе с греческого его имя означает «земледелец»).

Так, на «весеннего Георгия» в первый раз выгоняли в поле скот; во многих деревнях такой обычай не забывается и поныне: и сейчас нередко хозяева приглашают в этот день священника отслужить молебен с водосвятием, а затем окропить всю домашнюю живность перед ее выгоном на пастбище святою водой.

В старину тогда же многие женщины расстилали по земле изготовленные за зиму холсты, чтобы в них собралась первая «юрьева роса»; потом се выжимали и лечили ею больные части тела (особенно глаза).

Святой Георгий почитался и как охранитель стад от волков (его нередко даже называли «волчьим пастухом»).

После же окончания сельской страды, за неделю до и в течение недели после «зимнего Георгия» (в «Юрьев день»), крестьянам позволялось переходить от одного помещика к другому, пока этот древний обычай не был уничтожен царем Борисом Годуновым, откуда и пошло известное горестное присловье: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!».

Все это многообразие восприятия личности святого великомученика и, в еще большей степени, его символического «горнего» образа позволяет не только утверждать, что в общенациональном нашем сознании он постепенно явно «ославянился» и даже русифицировался (став в один ряд с былинными богатырями Киевской Руси), но и дает возможность предположить нечто гораздо более важное. А именно: что святой Георгий в конце концов превратился на Руси как бы в одну из «ипостасей», или личностных воплощений, самого русского народа. Можно сказать, что мужественный и деятельный образ великомученика стал своеобразным метафизическим «зеркалом», вглядываясь в которое русский человек – князь, воин, крестьянин, охотник – искал тех чистых и ясных черт собственного духовного лика, что неизменно проступали в этом, пусть и затуманенном порой всеми грехами и соблазнами исторического бытия Руси, лике – как «образ и подобие Божии», вложенные в него Самим Творцом.

Естественно, хотя и в гораздо более духовно сниженном варианте, нечто подобное обнаруживается и на уровне гражданского государственного осмысления русским народом своей религиозно-этнической общности как Московского царства.

Уже с XV – начала XVI столетия образ святого Георгия все чаще выступает в качестве общенационального символа – сначала московской, а затем и всероссийской – государственности.

Поначалу воспринимавшийся как своеобразный христианский «оберег» Москвы, он вскоре приобретает и собственно геральдический смысл.

Если, например, установленные в 1464 году на Фроловской (Спасской) башне Московского Кремля конные скульптуры (в кругах) святых великомучеников Георгия и Димитрия Солунского (выполненные из камня зодчим В.Д. Ермолиным) имели, прежде всего, духовно-защитное назначение («обороняя» важнейшие городские ворота), то уже в XVI веке изображение всадника, побеждающего змия, становится официальным гербом московских князей, а потом и самой Москвы.

Впрочем, в XVII веке, с ростом секулярных настроений в русском обществе и под влиянием западных норм геральдики, всад­ника («ездеца») порой предпочитали интерпретировать не как образ святого Георгия, а как лишь изображение московского князя, сокрушающего своих врагов, представленных в виде аллегорического змия.

Но уже Петр I называет этого «ездеца» определенно «святым Егорием». С XVIII же века конная фигура святого Георгия Победоносца прочно становится не только частью государственного герба России («чудо о змие» помещали в щите на груди двуглавого орла), но и городским гербом Москвы.

Как известно, в годы большевистского лихолетья этот древний духовный и геральдический символ столицы был упразднен, но, слава Богу, ныне он вновь восстановлен, и теперь святой Георгий готов принять первопрестольный град под алую сень своего плаща. Но готовы ли к этому мы? Сможем ли мы постепенно снова наполнить действительно глубоким христианским смыслом столь древний символический знак нашей страны – как знак памяти об особой связи России с ее ангелом-хранителем – святым Георгием Победоносцем?..

Завершая эти краткие заметки (и именно в связи с только что сказанным), хотелось бы коснуться здесь и одной вполне конкретной историко-культурной проблемы: вопроса о восстановлении Москвой ее прежней святыни – упомянутого выше ермолинского скульптурного изображения «Чуда Георгия о змие», а также и последующего включения этого древнего образа в духовную парадигму современного общества.

И нынешний ход нашей церковной жизни, и, в какой-то мере, жизни государственной как будто показывает, что мученическое и одновременно героическое содержание возвышенного образа святого Георгия вновь становится нам все ближе и все дороже: постепенно открываются ранее закрытые церкви в его честь, в Москве на Поклонной горе построен – в память воинов-героев Великой Отечественной войны – новый Георгиевский храм.

В таком контексте, возможно, не останется без ответа и вопрос о дальнейшей судьбе ермолинской скульптуры святого Георгия (парная скульптура – святого Димитрия – не сохранилась). Будем надеяться, что постановка этого вопроса покажется естественной и вполне своевременной не только автору настоящих строк.

Дело в том, что уникальным проектом восстановления скульптуры, бывшей некогда, по сути, главной иконой Москвы и фрагментарно сохранившейся до наших дней (торс и голова святого Георгия – в Третьяковской галерее, остальные многие детали – в музейном собрании Московского Кремля), весьма ревностно занимался известный реставратор О.В. Яхонт, осуществивший в итоге, опираясь на фрагменты и сохранившиеся фотографии начала XX века, полную (причем с адекватной полихромией!) реконструкцию памятника, выполненную им в гипсе. Замечательному результату его исследовательской и практической работы было посвящено несколько научных публикаций[1].

И ныне, думается, следует уже решать проблему не в чисто научном, а практически-прикладном плане: что же дальше с этим воссозданным памятником XV века – по сути «духовным символом» Москвы – делать? Останется ли эта замечательная во всех смыслах реконструкция уделом последующих кабинетных исследований, или же она приобретет и общественное звучание?

Сохранив в полной неприкосновенности фрагменты оригинала, хранящиеся в музейных собраниях, не следует ли подумать ныне о возвращении нам первоначального смысла и духовной значимости воссозданного изображения Георгия Победоносца, сделав этот образ доступным (в былой его целостности) для всех нас? Иначе говоря, следует задать последний вопрос: где эта скульптура (по воссоздании ее в более прочном материале – в том же, например, камне-известняке) могла бы быть помещена теперь? Ведь той Спасской (Фроловской) башни первого, белокаменного, Московского Кремля уже не существует. Не сохранилось и Георгиевского кремлевского храма, куда фигура святого великомученика была перенесена позднее.

И здесь, возможно, наиболее уместным оказалось бы следующее решение: в качестве герба Москвы, в качестве духовного ее «оберега», в каче­стве моленного образа и, наконец, в качестве общенационального памятника воинскому подвигу защитников России ее древняя столица могла бы принести этот воссозданный из руин символический знак победы (в первую очередь – над современным язычеством) в дар главному храму России – храму Христа Спасителя как одновременно и всероссийскому дому молитвы, и памятнику всероссийской же многовековой воинской славы.

На площади ли перед храмом или же на особой стелле-часовне напротив собора – хотя бы на «стрелке» между Пречистенкой и Остоженкой (круг со святым Георгием можно было бы вписать в килевидное завершение стены часовни), в притворе ли самого храма Христа Спасителя или даже в особом храмовом приделе этот строгий и мужественный образ Великомученика-Победоносца (отлитый по образцу в бронзе или высеченный в камне) мог бы стать – как священный символ столицы – живым свидетельством духовной и культурно-исторической нашей преемственности по отношению к давней традиции почитания святого Георгия на Руси[2].

Сотворим же это доброе христианское дело в знак продолжающейся нашей духовной связи с небесным покровителем и защитником Святой Руси: пусть один из самых древних его образов вновь возродится под сенью храма Христа Спасителя – в самом сердце Русской земли.

Статья впервые опубликована в журнале «Мера» (1995. № 2. Георгиевский выпуск). Ныне печатается с авторской правкой и некоторыми дополнениями.

[1] Яхонт О.В. Исследование и консервация скульптуры Георгия-змееборца В.Д. Ермолина // Художественное наследие: Хранение, исследование, реставрация: ВНИИР. 1989. № 12. С. 146–162. Табл. 1–19; Он же. Символ и защитник столицы. Восстановлено древнее изваяние Георгия Победоносца // Православная Москва. 1995. № 5–6 (29–30). Февраль. С. 9.

[2] Этот древний христианский знак-герб Москвы мог бы, кстати, быть поставлен (будучи отлитым, например, в бронзе) на всех основных въездах в столицу, обозначая тем самым ее духовные границы.

Прочитано: 116 раз.

Голосеево монастырь<--Голос --> Голосеево монастырь

Комментарии закрыты